Умный человек посоветовал не ждать ответа на факс, а послать в посольство email с тем же текстом. Я так и сделал. Ответ пришел часа через полтора: ошибка в нашем деле исправлена, а медицинское освидетельствование можно проходить с теми самыми бланками, которые мы получили.

Запись в минском офисе International Organization for Migration примерно за две недели. Оля позвонила, записалась на 12 марта. Сказали, чтобы я обязательно имел с собой военный билет – если я не служил в армии по болезни, то, скорее всего, заставят дополнительно обследоваться. А я ведь и на самом деле не служил в армии по болезни...

Вчера в почтовом ящике появился конверт из Варшавы. Медицинские бланки пришли даже быстрее, чем обещал офицер в посольстве. Однако радовались мы недолго: в бланке, оформленном для сына, в графе «страна рождения» значилась Россия (как и у меня с Олей), а Юра-то родился в Минске, то есть в Беларуси. Я посмотрел его данные в выписке из нашего дела, полученной через CAIPS, – и там было то же самое. Как я не заметил этого раньше? Чтобы исправить эту ошибку во время интервью в посольстве, потребовалось бы несколько секунд, а что делать теперь? Воспользоваться этим бланком? А вдруг потом из-за этого возникнут какие-то бюрократические проблемы – как всегда, в самый неудачный момент? Я решил отправить в посольство факс и подождать ответа. Может, надо будет подождать, пока они не пришлют новый бланк?

Описал ошибку в бланке, напомнил, что в деле страна рождения Юры тоже указана неправильно, послал факс. Хорошо бы ответили поскорее...

1

Изначально мы готовили свои документы для посольства США, но обстоятельства изменились, и, чтобы не пропали зря труды наши, а также наших российских родственников и друзей, которые добывали нам тамошние справки из милиции и другие документы (мы оба родились и до переезда в Беларусь жили в России), мы решили использовать эти же бумаги для подачи в посольство Канады на иммиграцию по программе skilled workers. Срок действия некоторых документов должен был вскоре истечь, так что сдавать, как положено, тест по английскому (IELTS) у меня времени не было. Вместо этого я написал заявление с просьбой засчитать мне баллы за language proficiency без сдачи теста, указал свое инязовское образование и соответствующий опыт работы и приложил контракты, подтверждавшие мою офшорную работу в американской и канадской фирмах, а также отзывы работодателей и пары клиентов из США о моем английском.

Сам себе я насчитал 73 балла, но далеко не все они были бесспорными – в посольстве могли понизить мою оценку знания английского (сам-то я, конечно, оценил себя по-максимуму), не засчитать второе (заочное) высшее образование и придраться к тому, что мой отчет о трудовом стаже в Schedule 1 состоит из сплошных наслоений – с самого начала 90-х я параллельно с преподаванием английского работал сначала переводчиком, а потом техническим писателем и copywriter’ом как freelancer и contractor. Переводческий стаж мне подтвердить было трудно (почти все работы были разовыми и документально не оформлялись), а вот мое четырехлетнее «писательство» доказывалось легко: у меня были на руках контракты с моими офшорными нанимателями и полученные от них рекомендации (я готовил эти бумаги для подачи в посольство США) и, хоть я и знал, что, как правило, оценивается только работа на полную ставку, я все-таки описал и эту свою деятельность, приложив подтверждающие ее документы. У меня было солидное портфолио (help’ы, manual’ы, статьи и т.п.), которое, как мне казалось, могло гораздо больше сказать о моей способности найти соответствующую работу в Канаде, чем преподавание английского в вузе.

В начале ноября 2005 года я отвез документы в варшавское посольство Канады, а примерно через сорок дней пришло письмо с номером нашего дела и заверением, что мы получим дальнейшие инструкции не позднее ноября 2006 года. Однако в октябре 2006 года нам пришло уведомление о том, что из-за большого количества рассматриваемых посольством дел крайний срок отправки нам следующих инструкций переносится на октябрь 2007 года. Мы, конечно, приуныли, но делать было нечего – оставалось только ждать.

Впрочем, кое-что мы все-таки могли сделать – я имею в виду заказ выписки из нашего иммиграционного дела через CAIPS (Computer Assisted Immigration Processing System). Таким образом мы могли узнать, не является ли причиной задержки проблема с какими-то из наших документов. Поскольку запрос на получение выписки может послать только гражданин или житель Канады, я оформил доверенность на имя своего знакомого, живущего в Торонто, и он отправил ее вместе с запросом, написанным мною от его имени, в отдел публичных прав министерства гражданства и иммиграции Канады. Через месяц с небольшим мой знакомый получил пакет, в котором лежало штук восемь страниц текста, из которого стало ясно: в нашем деле пока нет ничего, кроме анкетных данных (имя, дата и место рождения, образование и т.п.). Энтузиазма у нас от этой информации не прибавилось, но зато теперь мы точно знали, что в задержке нашей вины нет.

2

В конце января 2007 года мы неожиданно получили из посольства вызов на интервью 16 февраля. В письме было указано, что я должен явиться вместе с женой, но без сына, и с собой надо иметь не только оригиналы всех документов, копии которых мы уже предоставили, но и обновленные рекомендации со всех предыдущих мест работы, результаты сдачи IELTS (или документ, подтверждающий, что я сдал тест и жду результатов, или что я зарегистрировался для сдачи теста) и документы о наличии у меня достаточных средств для иммиграции в Канаду.

Конечно, за три недели заново собрать рекомендации со всех предыдущих мест работы у меня шансов не было, и я ограничился контрактом и характеристикой с нового места работы, куда я перешел уже после подачи заявления в посольство, и обновленной копией трудовой книжки. Что делать с IELTS, я решить не мог – мне казалось, что текст полученного письма – это шаблон, не учитывающий мое заявление о том, чтобы мне начислили баллы без сдачи теста. Поскольку поговорить по телефону с кем-то в посольстве невозможно (единственный вариант – оставить сообщение), я послал туда факс с просьбой сообщить, нужно ли мне все-таки сдавать IELTS. Прошло несколько дней, ответа все не было, и я уже смирился с необходимостью потратить 440 тысяч рублей, чтобы зарегистрироваться для сдачи теста 31 марта и получить соответствующую бумагу, но тут пришел ответный факс: «No third party test is required», и у меня на душе отлегло. Что бы ни писали на форумах, а все-таки некоторым выпускникам иняза, сумевшим показать не только образование, но и опыт работы с языком, сдачи теста удается избежать.

Помимо документов, указанных в списке, мы на всякий случай взяли новые справки из МВД (и, конечно, сделали их перевод) и сфотографировались, и я снова заполнил бланки Schedule 1 и Schedule 3 (с учетом изменения места работы), а также Application for Permanent Residence (сын за прошедшее время сильно вырос, и я указал его новый рост). Кроме того, я отпечатал свое резюме, отрывки из сделанных мною help’ов и manual’ов, тексты всех опубликованных статей и длинный список сайтов, на которых эти статьи были помещены. К этому портфолио я приложил экземпляр учебника по английскому для будущих технических писателей и студентов специальности «управление информационными ресурсами», который я написал год назад совместно с двумя своими коллегами. Следуя советам с разных форумов, я заготовил список газет, журналов и интернет-ресурсов, которые я предполагаю использовать при поиске жилья и работы по приезде в Канаду. Наконец, я подготовился к разговору на темы вроде «ваши действия в первые дни в Канаде», «почему вы хотите иммигрировать в Канаду» и т.п.

Несколько человек спрашивали у меня, боюсь ли я предстоящего интервью, и я отвечал, что нет, интервью я не боюсь. Не то чтобы я был таким смелым или не понимал, насколько все это серьезно, – просто жизненный опыт научил меня, что судьба наносит удар в самый неожиданный момент, и поэтому я не столько боялся, сколько жалел, что не знаю, чего именно мне надо бояться.

3

15 февраля вечером мы выехали из Минска. Поезд приходит в Варшаву в 6.30 утра, в посольстве надо быть в 8.15, дойти от вокзала до здания посольства можно минут за двадцать пять – в общем, времени у нас должно было быть предостаточно. Трудно сосчитать, сколько раз мы до того ездили в Варшаву этим поездом, и ни разу он не опоздал больше, чем на двадцать минут, так что в этом отношении мы чувствовали себя спокойно. Нас, конечно, не вдохновляла перспектива из-за смены платформы в Бресте и обходов наших и польских таможенников и пограничников провести бессонную ночь, а потом сразу же идти на интервью, но мы решили, что это все-таки лучше, чем ехать за сутки вперед (мне было бы очень трудно получить еще один выходной, да и деньги лишние на еду и ночлег в Варшаве тратить, скажем прямо, не хотелось).

Поначалу все шло гладко. В полупустом вагоне было тихо и спокойно, в купе мы с женой ехали одни, без соседей. Белорусские пограничники и таможенники были такими же приветливыми, как когда-то польские. Когда мы оказались по другую сторону границы, в нашем купе появился польский пограничник со своим электронным ящиком, пропустил через него наши паспорта и на вполне приличном русском спросил:

– Сколько у вас с собой денег наличными?

– Долларов двести, – сказал я.

– А у вас? – обратился он к Оле.

– Это на двоих, – ответил я за нее.

– У вас недостаточно денег, – сказал он спокойно. – Одевайтесь, собирайте вещи и выходите из вагона. Дальше вы не поедете.

Я описываю то, что происходило двое суток назад, но даже сейчас у меня возникает такое ощущение, будто я лечу в пропасть.

– Как это – недостаточно денег? – спросил я.

– Вы должны иметь двести долларов на человека в день, а у вас их всего двести.

– Погодите, – сказал я. – Вот письмо из посольства Канады: мы должны быть там сегодня в 8.15 утра, а вечером мы уезжаем, и у нас есть обратные билеты. В Польше мы пробудем меньше суток. Вот у меня двести с чем-то долларов, – я достал бумажник и показал ему деньги, – а вот карточка, на которой у меня есть больше двухсот пятидесяти долларов…

– Может есть, а может нет, – перебил он меня. – Собирайтесь и выходите.

Он взял наши паспорта, повернулся и ушел, поручив двоим подчиненным, которые все это время оставались в коридоре, за нами присмотреть. Мы стали одеваться.

– Ты знал про такое требование? – спросила Оля.

– Нет. А ты не видела чего-то такого в польском посольстве, когда получала визы?

– Я там все прочитала от и до, каждую бумажку, – сказала Оля. – Ничего подобного нигде не написано… Что же делать?

Я не знал, что ответить. У меня появилась было мысль о том, что, возможно, этот пограничник хочет получить с нас взятку, но вымогательство такого рода мне уже приходилось видеть – слава Богу, только со стороны, – и оно выглядело совсем по-другому. Так что, на сегодняшнем интервью надо поставить крест? Тут я подумал, что если они нас снимут с поезда, но в конце концов пропустят, то можно будет доехать до Варшавы на электричке и все-таки появиться в посольстве, хоть и с опозданием – так я и сказал Оле, а она в ответ предложила:

– Давай спросим у проводницы – может, она что посоветует.

А проводница в этот момент как раз заходила в наше купе. В ее взгляде было тревожное любопытство – так иногда смотрят на людей, у которых только что умер кто-то из близких.

– Ой, мне вас так жалко, – сказала она и протянула мне наши билеты.

– Что же можно сделать? – спросила Оля.

– Ничего не сделаешь, – ответила проводница. – Это они что-то новое придумали, и теперь все время людей высаживают, всякий раз.

Я машинально заглянул в один из наших билетов – оказывается, проводница уже успела написать внутри: «Билет использован до станции Тересполь. Высажен пограничным контролем». Ниже стояла подпись проводницы и даже какая-то тусклая печать.

Мы вышли в коридор, и Оля спросила у одного из ожидавших нас пограничников:

– А где-то поблизости есть банкомат?

– Есть.

– Тогда я могу снять с карточки нужную сумму и показать, что у нас достаточно денег, – сказал я. – Зачем же нас высаживать?

– Банкомат не прямо здесь, а в городе. Вас туда не выпустят, – сказал пограничник. В отличие от своего начальника, он не демонстрировал безразличие, а наоборот, явно нам сочувствовал. – А вы правда сегодня должны ехать назад?

– Конечно, – сказал я. – У нас утром интервью в канадском посольстве, а вечером мы возвращаемся обратно.

– У них билеты туда и назад? – спросил он у проводницы.

– Да, – подтвердила она.

– Покажите вашу карточку, – сказал он мне.

Я трясущимися руками раскрыл бумажник, в котором у меня лежали две дебитные карточки, и достал одну из них:

– Вот на этой лежит больше двухсот пятидесяти долларов, – сказал я, и это была чистая правда.

– Дайте сюда, – он взял карточку, внимательно ее рассмотрел и вернул мне. – Вы успокойтесь, может еще все будет хорошо. Ждите здесь. Не раздевайтесь, вещи держите наготове, чтобы вы могли в любой момент выйти, но я попробую с ним поговорить…

Мы вернулись в купе. Я немного успокоился и сказал себе, что если нас высадят, то я потребую отвести нас к их пограничному начальству и сначала попытаюсь доказать, что у нас есть достаточно денег, а потом потребую бумагу для посольства с объяснением, почему мы так и не добрались до Варшавы.

В проходе снова появилась проводница:

– Вы идите к выходу, они вас там ждут.

Ступеньки уже были накрыты металлической площадкой. Мы подошли к открытой двери вагона и выглянули наружу. Мела метель. Пограничники стояли внизу на перроне. Начальник ставил в наши паспорта печати, а двое его подчиненных смотрели на нас. Когда мокрые от снега паспорта были у меня в руке, тот пограничник, который за нас заступился, сказал:

– Удачи вам!

Мы поблагодарили его и побрели в свое купе. Позже Оля призналась мне, что все это время у нее тряслись колени, и она с трудом держалась на ногах. Меня колотило так, будто я несколько часов простоял на морозе. Поезд тронулся. Оля постепенно успокоилась и уснула, а я лежал и думал: не может быть, чтобы это действительно происходило со мной. Вот придет утро, я проснусь, и окажется, что это был просто ночной кошмар.

Я так и не уснул, а ночной кошмар плавно перешел в кошмар утренний.

4

Я лежал и слушал стук колес, а они стучали все реже и реже, пока поезд вовсе не остановился. Затем он резко дернулся, проехал немного и снова встал. Снова рывок, опять остановка – и так продолжалось с полчаса. Еще минут пятнадцать поезд стоял, потом медленно проехал метров десять и больше уже не двигался. Было начало шестого по местному времени. Через час с небольшим мы должны были приехать в Варшаву. Я сел и выглянул в окно – поезд стоял в чистом поле. Тогда я пошел в начало вагона и заглянул в купе проводницы.

– Что-то случилось? – спросил я.

– Сломался локомотив.

– До Варшавы далеко?

– Километров семьдесят.

– И что теперь?

– Пока не знаю.

Мне уже не казалось, будто я падаю, – я почувствовал себя на дне пропасти, из которой мне никогда не выбраться. «Никогда» для меня в тот момент означало «до 8.15».

– Уж лучше бы нас высадили в Тересполе, так мы бы сняли с карточки деньги и уже ехали бы в Варшаву на электричке, – сказал я.

– Не-е-ет… Даже и не думайте. Если они кого снимают, то держат там двенадцать часов, – успокоила меня проводница.

Я вернулся в купе. Время шло, поезд стоял. Оля проснулась в начале седьмого и по моему виду сразу заподозрила неладное.

– Что такое?

– Все пропало, – объяснил я. – На интервью мы не попадаем.

Прошло какое-то время, и проводница объявила, что примерно через час из Варшавы придет новый локомотив, и еще через час мы наконец будем на месте.

Мы стояли у окна в коридоре и наблюдали, как на пустынной, заснеженной дороге, тянувшейся вдоль железнодорожного полотна, остановилась машина, из нее вышли два парня и помахали кому-то в соседнем вагоне. Через несколько минут два человека с сумками вышли из этого вагона и направились к машине. Женщина, стоявшая в коридоре рядом с нами, метнулась к выходу. Ей повезло: проводница оказалась рядом и открыла дверь вагона.

– Послушайте! – закричала женщина по-русски. – Я опаздываю на самолет, возьмите меня с собой до Варшавы! Пожалуйста! У вас еще есть свободное место, а у меня только сумка с собой, я ее возьму на руки. Я вам заплачу!

Парни переглянулись, и один из них кивнул. Женщина мигом собралась, и минут через пять мы с завистью смотрели на удалявшуюся от поезда машину.

По соседней ветке мимо нас в сторону Варшавы шли полупустые электрички. Мы не могли не пожалеть, что застряли в чистом поле, а не вблизи станции, от которой мы бы запросто могли добраться до Варшавы на одной из этих электричек.

Проводница объявила, что начальник поезда с польской стороны может всем, кто куда-то опаздывает, описать в билете причину задержки. Так у нас под записью о том, что мы высажены пограничным контролем, появился еще и текст на польском, причем тоже с печатью. Конечно, эта запись была слабым утешением: в посольстве могли сказать, что нам надо было приехать в Варшаву за сутки до интервью, и возразить на это нам было бы нечего. Мне хотелось забиться в ящик под нижней полкой и не вылезать оттуда до возвращения в Минск. Или еще дольше.

В 8.15, когда мы должны были явиться в посольство, поезд все еще стоял на месте. Новый локомотив пришел около девяти утра, а в Варшаву мы приехали в начале одиннадцатого.

5

При таком опоздании лишние десять минут уже ничего не меняют, поэтому мы не стали брать такси, а пошли пешком, и минут через двадцать были у посольства. Я объяснил охраннику на английском, почему мы не пришли к 8.15, сунул ему в лоток наши паспорта и приглашение на интервью, и он пропустил нас внутрь. Я выключил и отдал ему на хранение свой мобильник, а потом я, конечно, весь зазвенел, и мне пришлось выложить ключи и мелочь, а также снять ремень с металлической пряжкой. Охранник позвонил кому-то и попытался обо мне сказать, но не смог прочитать мою фамилию, записанную в паспорте на белорусский манер в английской транслитерации, так что мне пришлось ему помочь. Потом он сказал, что мы должны пройти в здание и, ничего не дожидаясь, сразу обратиться в окно номер один. Мы так и сделали. Женщина в окошке кивала, улыбаясь, когда я извинялся за опоздание и пытался в двух словах рассказать, что именно произошло, а потом забрала у нас паспорта и велела ждать.

Зал был набит поляками, пришедшими за визами и на интервью. Над окошками зажигались номера людей, которым надо было подойти, а через громкоговоритель объявляли фамилии тех, кого вызывали в кабинеты, расположенные тут же. Насколько я понимаю, к иммиграции все это отношения не имело.

Минут через пятнадцать я услышал объявление на английском: мне нужно было подойти с документами к окну номер три. Женщина за стеклом выглядела слегка раздраженной, по-английски говорила скверно, и при этом не включала свой микрофон, так что понять ее было проще по жестикуляции, чем на слух. Я достал все затребованные документы, которые были сложены точно в таком порядке, как это было указано в письме, вынул их из старенькой папки и сунул в лоток под окошком. Женщина по ту сторону высказалась сердито и непонятно, и, видя, что я не реагирую, стала показывать мне, чтобы я отдал ей и папку – ту самую потрепанную и даже слегка порванную папку, в которой я держал документы, чтобы они не рассыпались в портфеле. Получив от меня злополучную папку, женщина вернула в нее мои документы и перетянула все это большой желтой резинкой.

– Я привез дополнительные документы вроде обновленных форм, фотографий, справок из милиции – отдать их вам сейчас? – спросил я.

Женщина кивнула, и я передал ей все оставшиеся документы, кроме своего портфолио, списков различных ресурсов и т.п.

Снова ожидание – еще минут пятнадцать-двадцать. Стало ясно, что за опоздание наказывать нас не будут. Надо было успокоиться и сосредоточиться на предстоящем интервью, но в голове было пусто, и при этом я чувствовал такое напряжение, что не мог ни слушать, ни говорить. Я подумал, что если буду на интервью вести себя так же, как с этой женщиной за стеклом, то нам обеспечен провал.

Оля захотела пить. Я налил ей воды из бутылки, стоящей у входа, и тут нас снова вызвали через громкоговоритель к третьему окну, и та же самая женщина опять сказала что-то непонятное, но я все-таки разобрал в конце слово «door», а по ее жесту понял, что нам надо пройти за дверь справа. Я открыл дверь, мы вошли в помещение вроде тамбура и увидели через стеклянную стену, что с другой стороны приближается улыбающийся молодой человек и машет нам рукой, как будто мы его давние знакомые. Он открыл дверь и пригласил нас следовать за ним.

Мы поднимались по лестнице на второй этаж, когда Оля стала дергать меня за локоть и шептать, что нельзя, мол, идти на интервью в куртке, надо ее снять и нести в руке – как она сделала со своей дубленкой. Я тихо ответил, что меня сейчас не надо трогать – я хочу сосредоточиться. Вернее, расслабиться. Я сделал глубокий вдох и медленно выдохнул. Еще раз. Не помогло. Мы вошли в кабинет. Молодой человек сел за стол с клавиатурой и монитором. Тут же были и наши документы. Чуть позади сидела какая-то девушка. Вид у нее был серьезный, если даже не мрачный, и я подумал, что, наверное, наше дело плохо, если с нами приготовились беседовать сразу двое… Молодой человек предложил нам сесть. Я спросил, можем ли мы раздеться, и он, все так же приветливо улыбаясь, показал на вешалку в углу. Мы повесили туда свою одежду. Моя шапка тут же свалилась на пол, но я не стал ее поднимать.

6

– Давайте познакомимся, – сказал молодой человек по-английски, но с акцентом. – Я офицер иммиграционного отдела посольства Канады, зовут меня Мариуш, – и дальше он назвал длинную польскую фамилию, которую я не смог разобрать, но зато мне стало ясно, откуда у него акцент. Он представил и девушку, сидевшую позади с видом понятого при обыске, но ее роль в происходящем я в тот момент не понял.

Офицер скороговоркой выдал стандартную речь о целях интервью, а я все ждал, не спросит ли он у меня, по какой из моих профессий я предпочитаю, чтобы он меня оценивал. Я слыхал, что, вроде, такой вопрос могут задать, но так и не решил, что на него ответить. Моего стажа преподавателя английского было вполне достаточно для того, чтобы получить максимально возможное количество баллов. Техническим писателем я проработал больше четырех лет, и этого тоже было достаточно, но, поскольку весь этот стаж был работой не на полный день, я боялся, что мне его или вообще не засчитают, или не поставят за него максимум баллов.

Первый вопрос был о том, жил ли кто-то из нас за пределами Беларуси больше пяти месяцев (после переезда из России). Получив отрицательный ответ, офицер сказал мне:

– Я хочу попросить вас рассказать о вашем опыте работы в обратном хронологическом порядке, начиная с последнего места.

Начав говорить, я вдруг понял, что больше не паникую, говорю с приличным произношением, бегло, без пауз и не подбирая слова.

Я рассказал о своей нынешней работе и о том, что я как бы совмещаю обязанности переводчика и технического писателя. Получилось так, что речь с самого начала зашла о моей работе в области IT, и поэтому я не стал говорить о своей преподавательской деятельности, а только упомянул, что покончил с нею летом прошлого года. Потом я описал свою офшорную работу на канадскую и американскую компании. Офицер все это время стучал по клавишам, записывая мой рассказ, и иногда прерывал меня, чтобы задать какой-нибудь уточняющий вопрос. Например, когда я упомянул, что инсталлировал программное обеспечение, он радостно сказал:

– А, так вы занимались инсталляцией программ?

Я объяснил, что это стандартный процесс работы технического писателя: устанавливаешь программу и сначала сам учишься пользоваться ею, а потом уже описываешь все операции для пользователей в help’е или manual’е.

Тут я спохватился и предложил продемонстрировать образцы своей работы – дескать, я много чего привез с собой, – но офицер хитро улыбнулся, покачал головой и предложил мне рассказывать свою трудовую биографию дальше. Вероятно, он намекал на то, что не может знать, кому на самом деле принадлежит авторство материалов, которые я намеревался ему показать.

А я дошел до своей самой первой офшорной работы в качестве технического писателя и замолк. Дело в том, что я не упоминал о ней в поданных документах – у меня не было полноценного письменного соглашения с владельцем фирмы, контакт с ним был утерян, а рекомендация, полученная от него по факсу лет пять назад, выцвела настолько, что прочитать ее было практически невозможно; правда, образцы работы – help и пара manual’ов в формате PDF – у меня сохранились. Пока я раздумывал, говорить обо всем этом или нет (в конце концов, четыре года стажа работы техническим писателем у меня и так набиралось), офицер сказал:

– А теперь меня интересует, какой суммой вы располагаете для иммиграции в Канаду.

Я сказал, что мой банк посылал им в посольство факс с указанием суммы на моем счету, что эта сумма соответствует требованиям канадского иммиграционного законодательства, и что на всякий случай я привез с собой копию этого факса, но офицер ответил, ему все-таки нужно услышать это от меня. Я назвал сумму, лежащую на своем счету, и добавил, что у нас также есть двухкомнатная квартира недалеко от центра Минска, которая стоит как минимум 40 тысяч долларов США, и что мы перед отъездом ее продадим, потому что не собираемся возвращаться обратно. В этот момент девушка, сидящая позади офицера, улыбнулась.

В качестве лирического отступления я должен заметить, что, в отличие от многих, не считаю, будто любой опыт полезен. По-моему, мы, наоборот, чаще всего тратим наше время и силы понапрасну. Но в данном случае я не сомневаюсь, что на этом интервью меня спас исключительно мой вузовский опыт. Работа преподавателем научила меня как бы раздваиваться, слушая самого себя со стороны, анализируя реакцию аудитории и на ходу внося поправки в свои действия. Преподавание, как и актерское ремесло, развивает способность делать «посыл», то есть концентрировать на себе внимание других и заставлять себя слушать. И мне кажется, что только благодаря моему опыту общения с аудиторией официальное интервью постепенно превратилось в беседу. Я, конечно, ни в коем случае не пытался перейти грань, разделявшую меня и офицера посольства, и, обращаясь к нему, не забывал называть его «sir», но при этом я старался, чтобы наш разговор не имел жесткой вопросно-ответной структуры, а для этого надо было быстро и как можно естественнее реагировать на все, что говорил офицер, и, в свою очередь, пытаться вызвать у него какую-то реакцию на мои высказывания. Конечно, мне повезло, что он изначально вел себя очень дружелюбно и приветливо – иначе все мои усилия по «наведению мостов» могли бы пропасть даром. С другой стороны, из-за его приветливости и улыбчивости мне было трудно понять, владею я этой аудиторией из двух человек или нет – поэтому я старался в первую очередь контролировать реакцию мрачной девушки (тем более, что я не знал, зачем она тут сидит и чего от нас хочет), и когда она оттаяла и улыбнулась, я понял, что все делаю правильно.

Разобравшись с нашими финансами, офицер попросил нас обоих рассказать о своих родителях: кто они были по профессии и где жили. Эту часть беседы веселой не назовешь, потому что из наших родителей в живых сейчас осталась только мать Оли. Попутно возникла и первая проблема с нашей стороны: родители Оли разошлись, когда ей был год от роду, ее отец уехал куда-то на Север, и она его никогда не видела, так что о его работе практически ничего не могла сказать (с трудом вспомнила, что он, кажется, был инженером-электриком).

Больше у офицера вопросов к нам не было. Он сказал, что целью интервью было оценить мой опыт работы и мое знание английского (а ведь считается, что офицер посольства знание языка в процессе интервью не оценивает, и даже в случае, если заявитель не сдавал third party test, баллы за language proficiency выставляются на основе поданных документов, а не по результатам интервью), что он более чем удовлетворен и тем, и другим, и что он принимает (accepts) мое заявление об иммиграции в Канаду.

Я думал, что мне надо будет где-то расписываться, но моя подпись не понадобилась. Ни общее количество баллов, ни детали вроде того, начислены ли мне баллы за второе высшее образование, не обсуждались.

– Вам осталось пройти три этапа: background check, medical examination и оплата right of permanent residence fee, – сказал офицер.

Я спросил, как долго может продлиться background check, и офицер ответил, что это стандартная процедура, цель которой – убедиться, что у меня нет уголовного прошлого, а продолжаться она может от двух недель до нескольких месяцев. Точнее он не скажет, потому что сам он этим не занимается, а просто передает дела в соответствующий отдел.

– А вот бланки для прохождения медицинского осмотра я подготовлю в ближайшее время, и вы их, скорее всего, получите в течение пары недель, – сказал он.

На этом интервью было закончено, и офицер предложил мне забрать мои документы. Я заметил, что в общей куче лежат не только оригиналы документов, перечисленных в вызове на интервью, но и практически все, что мы захватили на всякий случай. Я спросил, пригодилось ли хоть что-то из обновленных или привезенных по собственной инициативе документов, и он сказал, что да, он их все просмотрел, но сами документы ему не нужны – он просто внес соответствующие изменения в мое дело.

– Я взял только обновленную Schedule 3, – добавил он.

– А Schedule 1? Там ведь тоже указано мое новое место работы, – сказал я.

– Я внес эти данные в ваше дело.

– А вы заметили, что у нашего сына изменился рост? Когда я подавал документы, он был ниже меня на десять сантиметров, а сейчас он на десять сантиметров меня выше.

Девушка, сидевшая позади, рассмеялась.

– Да? Ну-ка, покажите, – он посмотрел на бланк и исправил соответствующие данные у себя в компьютере.

– А новые фотографии? Не нужны? – спросил я.

– Нет… А вообще, давайте, спасибо, – и он взял у меня конверты с фотографиями.

Я стал запихивать документы в портфель.

– Вы лучше не спешите. Я понимаю, что интервью – это большой стресс, так что вы следите внимательно, чтобы ничего тут у нас не забыть, – сказал офицер.

– По сравнению с тем, что нам пришлось пережить сегодня утром, это интервью – вообще не стресс, – ответил я и рассказал, как сломался локомотив, и мы застряли в чистом поле, и как мы видели, что вот уже 8.15, а поезд еще даже не сдвинулся с места…

– Вы зря так беспокоились, – сказал офицер. – Мы здесь находимся целый день, это наша работа, так что вы могли придти даже позже, и все равно бы ничего страшного не было, мы бы вас приняли.

Тут неожиданно заговорила молчавшая до сих пор девушка:

– I know the feeling. Когда я приехала сюда на практику, то накануне первого рабочего дня завела будильник, но из-за большой разницы во времени что-то перепутала, и когда проснулась, уже был день, и я поняла, что опоздала в посольство на несколько часов…

Оказывается, эта девушка присутствовала на интервью вовсе не затем, чтобы за нами следить или дополнительно что-то проверять, а как обычный практикант. Интересно при этом, как она за те двадцать минут, что длилось интервью, перешла от полного отчуждения к вполне неформальному общению.

Я взял со стола последние документы, закрыл портфель, поблагодарил офицера и девушку за потраченное на нас время, и мы вышли в коридор. Офицер шел впереди.

– Вы забыли паспорта! – крикнула нам вслед девушка.

Я вернулся в кабинет. Три синих белорусских паспорта лежали на столе прямо напротив того места, где я только что сидел. Как я мог их не заметить, до сих пор не понимаю.

– Вам повезло, – сказал офицер, когда мы спускались по лестнице. – Если бы паспорта остались здесь, у вас были бы серьезные проблемы на польской границе.

И он весело засмеялся.

7

Мы вышли из посольства, и я почувствовал не радость, а полную апатию – слишком много было потрачено душевных сил и в дороге, и на самом интервью. Потом я немного развеселился, мы отметили нашу маленькую победу и отправились гулять по Варшаве, благо погода для середины февраля была вполне приличная: снег больше не шел, температура была около нуля, и даже солнце время от времени выглядывало.

Когда поезд тронулся, Оля спросила:

– Сколько мы за день потратили?

Я достал бумажник, посчитал оставшиеся доллары и злотые и сказал:

– Меньше шестидесяти долларов.

– Хорошо бы нам попался тот же пограничник, который хотел нас высадить, а мы бы ему показали: вот, смотри, сколько у нас денег осталось, и посчитай, сколько нам нужно было иметь с собой на самом деле…

Я, конечно, понимал, что один и тот же пограничник не будет работать две ночи подряд, и даже если бы мы на него снова нарвались, то вряд ли бы он стал считать наши деньги и раскаиваться в несправедливом отношении к нам… и все-таки я с удовольствием представил себе такую сцену.