Ну вот, я обещал блог не продолжать и свое слово сдержал. Вернее, держал – больше двух лет. Теперь решил его нарушить. А что тут особенного? Все так делают. Ну, почти все. А я не лучше многих. Скорее, хуже.

Короче, новый блог будет не хроникой текущих событий, а отдельными рассказами и заметками. Не знаю, как часто они будут появляться, и вообще ничего не обещаю (есть уже печальный опыт).

Новый блог называется «В Канаде».

Эпилог

Я подумал, что кто-то может не заметить комментарий, оставленный «анонимом» ниже, и мой ответ на него, а ведь это, по сути, все равно что эпилог к моим запискам.

===================

Анонимный комментирует...Позравляю с исполением задуманых планов.С другой стороны, мне вас жаль. Жаль так же как и многих других, стемящихся уехать в эту _______ Канаду.Как много разочарований вам еще предстоит испытать. Я живу здесь третий год, и чем дальше, тем больше вижу не соответствия между сложившимся образом и реальностью. С другой стороны, может быть у вас в Белоруссии еще хуже.По моим представлениям, Канада должна была быть похожа на США. Я прожил в США 2 года, и за эти годы были только положительные эмоции. С Канадой все намного хуже. Не верьте, что Канада развитая страна, Канада это хорошая страна третьего мира.

Мой ответ
Спасибо и за поздравление, и за сочувствие. Однако мне не совсем понятно, как можно жалеть совершенно чужого человека, стремящегося уехать в эту – так-ее-растак – Канаду, если Вы о нем практически ничего не знаете – ни «что ищет он в стране далекой», ни «что кинул он в краю родном». А ведь из моего блога о нас известно только, что 1) мы планировали ехать в США, но у нас это не получилось; и 2) мы воспользовались «планом Б» и иммигрировали в Канаду. Так что сдается мне, что вовсе не нас Вы жалеете, а себя.

Что касается схожести или несхожести США и Канады, то я бы покривил душой, если бы стал утверждать, будто Канада – это те же США (только климат похолоднее). Конечно, по сравнению с США, Канада во многих отношениях страна второго сорта. Иммигрантов тут больше, цены выше, зарплаты ниже, налоги… про них даже вспоминать не хочется… Короче, тут все ясно. Странным мне кажется другое: никто из нас не живет за железным занавесом, у всех есть доступ к интернету (даже в Беларуси это не проблема, что уж там про США говорить), умеем находить и фильтровать информацию, про форумы тоже знаем – как же можно в таких условиях составить о Канаде неадекватное представление? Тем более, если живешь в США. Кстати, на известном американском русскоязычном форуме «Привет» в разделе «Канадский клуб» есть даже отдельная тема, где люди обсуждают проблемы переезда из США в Канаду и, конечно, сравнивают эти две страны. В общем, чтобы вообразить, будто Канада ничем – ну, или почти ничем – не отличается от США, надо уж очень этого захотеть. А самообман, естественно, заканчивается разочарованием.

Но при всем этом должен признаться: перечитал я предисловие к своему блогу и понял, что оно не совсем верно отражает наше отношение к иммиграции в Канаду. Если говорить о «лучшей жизни», то, конечно, в Канаде жизнь лучше, чем в Беларуси, – тут спору нет. Но за лучшей ли мы жизнью сюда поехали? Вряд ли. Правильнее будет сказать, что мы стремились к другой жизни. Надеюсь, такой она и будет. «Чего и вам желаю. И на том прощайте» (А. Володин, «Пять вечеров»).

Пес закатил истерику, как только мы оказались во дворе с вещами, и больше уже не умолкал – ни в машине по дороге в аэропорт, ни в зале ожидания. Едва мы оформили на него в ветеринарной службе аэропорта справку (которой у нас потом никто так и не поинтересовался), как рядом с нами возник представитель «Лота» и заявил, что если мы собрались лететь с собакой в Варшаву, то должны иметь в виду, что на этот рейс ни одна собака не заявлена, то есть нам при продаже билетов что-то недооформили или оформили, но не так.

– Вот мой билет, – сказал я, – а к нему дополнительно мне сделали билет для собаки и заверили, что на нее есть и регистрация, и подтверждение из Варшавы.

Поляк забрал оба билета – и мой, и собачий – и исчез, а минут через пятнадцать снова подошел к нам, отдал билеты и сказал, что все в порядке.

Я сходил в пункт обмена валюты и купил на последние рубли американские доллары. Вскоре объявили посадку на наш рейс. Мы с Олей быстро прошли через детекторную подкову, а Юра минут десять бегал туда-сюда, поочередно вынимая из карманов и снимая с себя разнообразные металлические вещи. В конце концов ему пришлось разуться, и тогда стало ясно, что звенели его ботинки – судя по всему, в них носки укреплены металлом.

В зоне таможенного контроля нас ожидал первый неприятный сюрприз. Осмотрев «культурные ценности» – несколько офортов и серебряный портсигар, – которые мы вывозили с разрешения Министерства культуры, таможенник спросил:

– Книги есть?

– Да.

– Много?

– Двадцать – двадцать пять.

– Покажите.

Книги мы запихивали по паре штук в пустые места, которые образовывались по мере упаковки на дне ящиков, и вот нам пришлось все перерывать и частично даже вытаскивать наружу, а потом в спешке запихивать назад. Полного мотка широкого скотча, который мы специально захватили с собой для запечатывания ящиков, не хватило. Увидев это, служащий, помогавший нам заклеивать ящики и таскать вещи на весы, сбегал в подсобное помещение и принес еще один моток.

Когда пришло время сдавать в багаж контейнер с отчаянно скулящим псом, Оля заплакала. Мы с Юрой, честно говоря, тоже с трудом сдерживались. Наши вещи уехали на ленте транспортера, а контейнер так и стоял неподалеку, и из него на весь аэропорт раздавался визг.

Когда я проходил через пограничный контроль, женщина среднего возраста, сидящая за стеклом, спросила у меня, глядя на канадскую иммиграционную визу в моем паспорте:

– Куда едете?

– В Канаду.

– А живете где?

– Здесь, в Беларуси.

Больше вопросов не последовало. Юра и Оля тоже без всяких проблем получили печати в свои паспорта.

Едва мы расположились со своей многочисленной ручной кладью неподалеку от выхода на посадку, как появился уже знакомый нам поляк и попросил кого-то из нас пойти и попытаться успокоить собаку – дескать, пассажиры жалуются. Мы отправили с ним Олю.

Минут через двадцать Оля вернулась и сказала, что служащие наконец унесли контейнер внутрь.

Тут снова вышел представитель авиакомпании и объявил, что рейс на Варшаву задерживается примерно на двадцать минут. Поскольку у нас на пересадку было всего полтора часа, мы встревожились.

– Если вы делаете пересадку в Варшаве на другие рейсы, то не беспокойтесь – вы на них успеете, – словно услышав нас, сказал поляк.

Но прошло двадцать минут, полчаса, час, полтора, а посадка на наш рейс так и не началась. Представитель авиакомпании как сквозь землю провалился, а с табло у выхода исчезла надпись с номером нашего рейса.

Когда стало ясно, что рейс на Торонто вылетит из варшавского аэропорта без нас, женщина, стоявшая неподалеку, сказала:

– А когда, интересно, будет следующий рейс на Торонто?

– Через четыре дня, во вторник, – сказал я.

– Ничего страшного, – сказала женщина. – Они обязаны поселить нас в отеле и оплатить расходы на еду.

– Как бы не так, – сказала другая женщина. – Я когда-то сидела в Варшаве пару суток в аэропорту. Нам только талоны на еду дадут, и это все.

Было похоже, что чуть ли не все пассажиры этого варшавского рейса должны были пересесть на самолет в Торонто.

– Беда, – сказал я Оле. – Мы-то ладно, как-нибудь перебьемся, а вот что с собакой будет?

Дело в том, что из-за отсутствия микрочипа выпускать пса на территорию Евросоюза, включая международные аэропорты, запрещено – его можно только перегрузить из самолета в самолет.

Мы провели в тоскливом ожидании еще часа полтора, а потом наблюдали в окно, как варшавский самолет наконец приземлился, как он медленно подтянулся к нашему конкорсу, как из него выходили пассажиры, как его заправляли, и как в него грузили наш багаж, включая контейнер с псом. Наконец мы устроились на своих местах, и самолет взлетел.

В варшавском аэропорту нас ожидал приятный сюрприз: рейс на Торонто специально задержали до прибытия нашего самолета, потому что, и в самом деле, практически все вокруг нас, как и мы, летели в Торонто.

Служащая «Лота», стоявшая у входа в аэропорт, держала в руках табличку с номером нужного нам «гейта». Толпа рванула налево, а мы почему-то поспешили в противоположную сторону, однако быстро опомнились и понеслись следом за всеми.

Вокруг нас кипела жизнь пусть и небольшого, но вполне европейского международного аэропорта: люди копошились в магазинах, ели и пили за столиками ресторанов и кафе, отдыхали в мягких креслах или, как мы, спешили на посадку.

– Надо же, – сказал Юра, – всего час лета, а как будто в другом мире очутились.

Мы наконец добежали до нужного выхода и встали в очередь – да оказалось, что не в ту. Пришлось перестраиваться. Народу было много, потому что в этой же очереди вместе с нами ожидали досмотра и пассажиры двух или даже трех других рейсов, которые должны были вот-вот вылететь. Люди заметно нервничали. Тут, как назло, снова – один к одному – повторилась история с раздеванием Юры. Он, судя по всему, растерялся и начисто забыл про свои ботинки с металлическими носками, и теперь вся очередь с тоской наблюдала за тем, как он снимает с себя что-то, проходит через контроль, слышит звон, возвращается, вынимает что-нибудь из карманов – и так раз за разом, пока он, наконец, не разулся. И звон стих, и кто-то в очереди с облегчением вздохнул, и остальные тут же стали вздыхать на все лады, и какое-то время вся очередь подвывала… А я сделал вид, будто с Юрой не знаком.

Дальше уже все шло как по маслу. Самолет взлетел, мы уснули, проснулись, поели, снова уснули… Поздно вечером мы приземлились в аэропорту Пирсон, что в Миссиссаге.

Пограничный контроль мы прошли мигом, хотя очередь была длинная. Оформление бумаг в иммиграционной службе тоже много времени на заняло. Рядом с нами стояла семья из трех человек: отец – примерно моего возраста, – его жена и сын лет шестнадцати. По-английски говорил только глава семьи, и то со страшным трудом – выдавливая из себя слова по одному, в основном существительные и инфинитивы. Уж не знаю, каким образом он получил иммиграционную визу, поскольку никакой языковой тест – ни IELTS, ни простой школьный диктант – он бы не осилил. А тут еще выяснилось, что у этого мужика два паспорта – в одном, уже не помню, по какой именно причине недействительном, стояла канадская иммиграционная виза, а второй был в полном порядке, но в нем, конечно, отсутствовала канадская виза. Как ни странно, иммиграционный офицер, парень лет двадцати пяти, удовлетворился путаными объяснениями хозяина двух паспортов и начал оформлять нужные бумаги.

– Ну вот, еще один, – не обращая внимания ни на кого из нас, обратился он к девушке за соседней стойкой, просматривавшей в это время наши паспорта, – ему пятьдесят два года, а он иммигрирует в Канаду. И о чем эти люди думают?..

Я чуть было не открыл рот, чтобы сказать, о чем думают иммигранты под или за пятьдесят, но вовремя спохватился и промолчал. Минут через десять мы обрели статус постоянных жителей Канады.

На выходе из зала девушка, говорившая по-русски, дала нам несколько конвертов с буклетами и брошюрами. Теперь надо было получить наши чемоданы и коробки. И пса.

Мы нашли табло с номером нашего рейса. Под ним изгибалась лента транспортера, вывозившая багаж наружу. Неподалеку стоял ряд тележек. Я закинул в автомат припасенные еще в Минске две двухдолларовые монеты – вроде как внес залог – и отцепил две тележки.

Скоро на ленте показались наши чемоданы и сумка, а вот коробок не было. Я ходил вокруг транспортера, людей оставалось все меньше и меньше, а коробки не выезжали.

Непонятно было также, где получить контейнер с псом. Тут Оля увидела совсем рядом не то проход куда-то, не то коридор. На стене сбоку было несколько указателей, в том числе какой-то символ с собакой. Я подумал, что туда надо идти с собакой, чтобы проходить ветеринарный контроль, а Оля решила, что как раз там выдают контейнеры с животными, взяла у меня «собачий» билет и скрылась в переходе. Вскоре оттуда раздался истерический визг – так никто, кроме нашего пса, верещать не мог.

Оля вернулась с дергающимся контейнером в руках. Пес отчаянно бился о решетчатую дверцу, хватался за нее когтями и кусал зубами. Оля рассказала, что, когда увидела контейнер и подошла к нему вплотную, пес сидел неподвижно и смотрел мимо нее пустыми неподвижными глазами, как в трансе. Оля заплакала и стала его звать, и только тогда он очнулся и стал прыгать и визжать от радости.

Я прицепил к дверце поилку, Оля наполнила ее водой, и пес мгновенно все выпил. Оля снова налила воды, и пес снова все вылакал. Выпив стакана два, если не больше, он ненадолго успокоился, а потом продолжил свой концерт.

Оля сказала, что в том же зале выдают поврежденный багаж, и я отправился туда, потому что наши коробки на транспортере так и не появились.

В небольшом помещении, тяжело вздыхая, возилась женщина в униформе. Я тут же увидел все наши коробки и сказал, как мне казалось, на чистом английском: «Oh, here are our boxes! Can I get them now?»

– Забирайте ваши коробки, – ответила женщина по-русски с легким акцентом, – только распишитесь у меня тут сначала.

Она протянула мне несколько бланков и ручку.

– Вы говорите по-русски? – удивился я. Только на самом деле меня удивило, как она распознала по моему акценту, что я русский.

– И по-русски, и по-украински, и по-польски, – устало сказала она.

Одного взгляда на наши ящики было достаточно, чтобы понять, что произошло. В Минске, тщательно продумывая конструкцию картонного ящика с ручками, я не учел одного: его могут брать не за две ручки, как это делал я, а только за одну. И я не скрепил ручки друг с другом. А ящики, судя по всему, таскали как раз за одну ручку – и повырывали ручки, разодрав боковые стенки ящиков в клочья. Трудно поверить, но при этом ничего не вывалилось и не потерялось, так что нам в каком-то смысле повезло.

Я подкатил тележки, закинул на них ящики, и мы направились в таможню, сопровождаемые непрерывным собачьим визгом. Зеленым коридором мы пройти не могли – надо было заплатить какую-то пошлину за ветеринарный осмотр пса и получить нужную бумагу, которую затем следует отдать таможенному офицеру – так, по крайней мере, это описывали люди на форумах.

В таможенном зале было всего несколько человек, но, тем не менее, стоять и ждать своей очереди нам пришлось долго. Судя по всему, если уж кто попадал в лапы таможенников, так просто уйти уже не мог – все чемоданы и сумки открывались, все вещи потрошились, все лишние (или незадекларированные) сигареты и бутылки со спиртным изымались.

Когда мы подошли к офицеру, полной симпатичной девушке лет двадцати пяти, она даже не глянула на наши вещи, а велела поставить на стойку перед нею визжащий контейнер.

– Sorry about that, – извинился я. – He won’t stop until we let him out, and we can’t do it here.

– Бедненький, – сказала девушка по-русски. – Что ж он так переживает?

Я посмотрел на удостоверение девушки, прицепленное к карману: ее звали Екатерина.

– У него все в порядке? – спросила она. – Он здоров?

– Да, здоров, он просто очень нервный. Вот его бумаги, – сказал я и протянул ей собачий паспорт и справку, которую мы оформляли в минском аэропорту. Справка, кстати, была на русском.

Екатерина взяла в руки бумаги, начала их просматривать и улыбнулась. Я думаю, ее рассмешила кустарность изготовления и паспорта, и справки – хотя они и были на все сто процентов настоящими, изготовить такие же самостоятельно мог бы любой желающий. Ну, почти любой.

– Может, он хочет пить? – неожиданно спросила Екатерина, взяла со своего стола бутылку с питьевой водой и наполнила поилку, висевшую на двери контейнера.

«Ну, вот, она наверное, хочет проверить, не бешеный ли пес, станет ли он пить воду, – подумал я, – а он только что напился…»

Пес перестал визжать, понюхал воду, быстро вылакал все, что Екатерина ему налила, и заверещал пуще прежнего.

– Ладно, – сказала Екатерина, – быстрее выносите его из аэропорта и выпускайте из клетки.

Почему-то я не стал ничего спрашивать у нее про осмотр ветеринара и соответствующую пошлину.

– Спасибо, – сказали мы хором и повезли тележки со своим барахлом к выходу в Канаду.

Едва мы открыли дверцу контейнера, как пес выскочил из него, будто черт из табакерки, и налил на канадскую землю – вернее, канадский асфальт – огромную лужу.

Легли спать в шестом часу, поднялись в полвосьмого, зато все наши двенадцать мест стоят упакованными. Увы, некоторые из них могут оказаться проблемой из-за размера или веса (или и того, и другого вместе). Все рассчитать до миллиметра и грамма в такой суматохе невозможно. Кое-чем пришлось пожертвовать – например, моим единственным костюмом и туфлями, которые я купил с год назад.

Квартира пустая. Мы спали на диване, но без подушек и одеяла, а Юра с псом – вообще на полу. Диван как раз сейчас выносят.

Непрерывно звонят и приходят друзья – не думал, что у нас их столько, – а также просто знакомые и соседи. Все говорят о том, какими мы были хорошими, и как они нас любили. Такое впечатление, будто мы побывали на собственных похоронах.

Через полчаса выезжаем в аэропорт.

Дверь в квартире не закрывается, телефон не умолкает. В оставшееся от приема гостей и телефонных разговоров время пытаемся складывать вещи. Пока что без особого успеха – что-то подтащили ближе к пустым сумкам, чемоданам и ящикам и на этом остановились. А до отъезда остались сутки.

Пес скулит днями и воет ночами. Даже те три-четыре часа, которые у нас остаются для сна, глаза сомкнуть не удается. У какой-то собачонки в подъезде течка…

Вчера утром ноутбук при загрузке выдал синий экран. Вторая попытка оказалась более удачной. Не представляю, что будет, если компьютер откажет в дороге или по приезде в Канаду. Мобильников у нас не осталось, блокнотами и записными книжками я уже давно не пользуюсь, так что все адреса, телефоны, пароли и прочая жизненно важная информация у нас теперь только в ноутбуке.

Писать трудно – по квартире бродят люди, пес на ходу пытается их вязать. Начинаю складывать вещи.

Время улетает со свистом, за день успеваем сделать лишь небольшую часть того, что было запланировано, по ночам ворочаемся и прикидываем, как же суметь все, что нужно, запихнуть в багаж и ручную кладь, а от остального избавиться до отъезда.

Жизнь в квартире похожа на бег с препятствиями. Вещи разбросаны где придется, что-то поставить, положить или повесить уже некуда. Вот сейчас пишу, держа ноутбук на коленях и сгорбившись над клавиатурой – столов больше нет, даже в кухне.

Когда канадский доллар начал стремительно дорожать относительно американского – на несколько центов в день, – я запаниковал и умудрился конвертировать примерно три четверти денег, полученных за квартиру, в канадские доллары по курсу 90 канадских центов за один американский доллар. Потом я посчитал, сколько на этом потерял, и мне стало не по себе. А через пару дней американский доллар неожиданно укрепился, и за него стали давать уже 96 канадских центов. Я посчитал, на какую сумму мог сократить потери, если бы немного выждал с конвертацией, и чуть не заплакал. Ну, ладно, где наша не пропадала. (Всякий раз, когда я думаю, что таких мест, где она, эта наша, не пропадала, уже не осталось, обязательно появляются новые.)

Что касается временного жилья, то мы в конце концов решили на неделю-две остановиться в Arundel Mansion – здание начала ХХ века с меблированными квартирами в Нью-Вестминстере. Это немного дальше от самого Ванкувера, чем мы планировали, но зато совсем рядом со станцией SkyTrain’а, так что ездить оттуда будет достаточно удобно. По нашей просьбе знакомые сняли там для нас «односпальную» квартиру (спальня с кроватью на двоих, гостиная с раскладным диваном и кухня). За неделю надо будет платить 300 с лишним долларов, а если проживем месяц (не хотелось бы), то хозяева снизят плату до 1200 долларов в месяц, сделают перерасчет и вычтут то, что мы заплатили свыше этой цены, из суммы следующей оплаты. Получается и не очень дешево, и не слишком дорого – примерно за столько же сдается немало «двуспальных» квартир без мебели. Честно говоря, мы все равно рады, потому что даже более дорогие места – из тех, куда нас были готовы пустить с собакой, – находились намного дальше от SkyTrain’а, да и условия в них были не лучше, чем в Arundel Mansion.

Сегодня мы продали квартиру. Когда мы вышли из нотариальной конторы и завернули в подворотню, Юра сказал:

– Бомжатиной воняет.

– Привыкай к новой жизни, – сказал я.

А что? Квартиры у нас нет, работа осталась только у меня, но и ее на следующей неделе уже не будет…

Можно было бы считать, что Рубикон перейден, но все-таки настоящая точка необратимости для нас – это вылет из Минска. С обычными паспортами вместо специально оформленных на ПМЖ и с 18-летним призывником без военного билета.