Утром 12 марта мы вышли из дома заранее и были в поликлинике тракторного завода примерно за десять минут до назначенного времени. Быстро сдали анализы (было не очень-то приятно шастать по коридору с открытыми пластиковыми стаканчиками с желтой жидкостью, которую вряд ли кто-то мог принять за фанту), с рентгеном получилось немного дольше, а с осмотром офтальмолога вышла задержка: просидели в коридоре с полчаса. Сначала заняли очередь – а ей конца не было видно, – а потом врач, проходившая мимо, увидела наши бланки и говорит: «А что вы тут сидите?» – оказывается, мы могли идти без очереди. Между тем Юра (рост под 190 см) уснул и с грохотом упал со стула.
Последняя инстанция – кабинет с надписью IOM (International Organization for Migration). Я пошел первым. Врач, женщина лет сорока, строго расспрашивала меня обо всех возможных травмах, болезнях и недомоганиях, но я говорил только «нет». Когда пришло время продемонстрировать мой военный билет, надо было сразу же ответить на вопрос о том, почему я не служил в армии. Я сказал, что у меня были головные боли, и мне поставили дианоз «арахноидит», но в 1980 году надежных средств определения этого заболевания не было, единственный известный тогда способ – пункция – был слишком опасным (какой-то процент пункций заканчивается параличом), и я ее делать отказался, так что диагноз оставался под вопросом, и в конце концов его не подтвердили в 1985 году во время переосвидетельствования – я показал на печать «годен» в военном билете и тут же объяснил, почему она перечеркнута, а после нее стоит печать «не годен»: в марте 1985 года мне оставался всего лишь месяц до 27 лет, и меня в военкомате просто пожалели. (На самом деле я толком и не знаю, почему мне тогда, в 1985 году, поставили в военкомате печать «годен» – скорее всего, по ошибке, потому что слишком уж легко они согласились на следующий день заменить ее на «не годен», – но вот теперь мне это недоразумение пригодилось.)
– Так вы все-таки чем-то болели, или просто не хотелось служить в армии? – сердито спросила врач.
– Головные боли у меня были, – сказал я. – Но когда мы в 2005 году решили подать документы на иммиграцию в Канаду, я специально обследовался, и мне врач сказал, что все это психосоматика, а виноват стресс. А в то время, когда меня от армии освобождали, и слов-то таких никто не знал. И компьютерной томографии головного мозга тогда не было, а в 2005 году я ее сделал, и там в заключении написано, что у меня все в порядке. Эта бумага у меня с собой – показать?
– Не надо. Раздевайтесь до пояса.
Тут врач заметила то, о чем я совсем забыл, будучи целиком поглощенным легендой о своей армейской непригодности: белое пятно внизу на левом боку.
– Это у вас что такое?
– Это? Нарушение пигментации. Витилиго.
– Еще где-то есть?
– Были два пятна на левой руке, вот здесь, но они пару лет назад начали исчезать. Сейчас их уже и не заметишь. Вообще, это странно – я читал, что пятна витилиго практически никогда не проходят, а у меня вот прошли... – торопливо сказал я. Не знаю, насколько правдоподобно это звучало, но я не врал.
– Хорошо, – сказала врач.
Больше вопросов не было. Оля и Юра прошли осмотр вслед за мной – Юра освободился быстро, Оля пробыла в кабинете немного дольше. Примерно в половине двенадцатого мы вышли из поликлиники. Солнце светило не по-мински ярко.
Теперь наши медицинские документы отправятся на рассмотрение в Лондон, а потом, месяца через три-четыре, нам должно придти из Варшавы письмо, гарантирующее выдачу виз (Promise Of Visa Letter), – это, конечно, если нам повезет, и не будет задержки ни с рассмотрением документов в Лондоне, ни с проверкой моего уголовного прошлого, ни каких-то еще – таких, которые сложно предусмотреть, но чего только не бывает... Ладно, будем надеяться на лучшее.
