Пес закатил истерику, как только мы оказались во дворе с вещами, и больше уже не умолкал – ни в машине по дороге в аэропорт, ни в зале ожидания. Едва мы оформили на него в ветеринарной службе аэропорта справку (которой у нас потом никто так и не поинтересовался), как рядом с нами возник представитель «Лота» и заявил, что если мы собрались лететь с собакой в Варшаву, то должны иметь в виду, что на этот рейс ни одна собака не заявлена, то есть нам при продаже билетов что-то недооформили или оформили, но не так.

– Вот мой билет, – сказал я, – а к нему дополнительно мне сделали билет для собаки и заверили, что на нее есть и регистрация, и подтверждение из Варшавы.

Поляк забрал оба билета – и мой, и собачий – и исчез, а минут через пятнадцать снова подошел к нам, отдал билеты и сказал, что все в порядке.

Я сходил в пункт обмена валюты и купил на последние рубли американские доллары. Вскоре объявили посадку на наш рейс. Мы с Олей быстро прошли через детекторную подкову, а Юра минут десять бегал туда-сюда, поочередно вынимая из карманов и снимая с себя разнообразные металлические вещи. В конце концов ему пришлось разуться, и тогда стало ясно, что звенели его ботинки – судя по всему, в них носки укреплены металлом.

В зоне таможенного контроля нас ожидал первый неприятный сюрприз. Осмотрев «культурные ценности» – несколько офортов и серебряный портсигар, – которые мы вывозили с разрешения Министерства культуры, таможенник спросил:

– Книги есть?

– Да.

– Много?

– Двадцать – двадцать пять.

– Покажите.

Книги мы запихивали по паре штук в пустые места, которые образовывались по мере упаковки на дне ящиков, и вот нам пришлось все перерывать и частично даже вытаскивать наружу, а потом в спешке запихивать назад. Полного мотка широкого скотча, который мы специально захватили с собой для запечатывания ящиков, не хватило. Увидев это, служащий, помогавший нам заклеивать ящики и таскать вещи на весы, сбегал в подсобное помещение и принес еще один моток.

Когда пришло время сдавать в багаж контейнер с отчаянно скулящим псом, Оля заплакала. Мы с Юрой, честно говоря, тоже с трудом сдерживались. Наши вещи уехали на ленте транспортера, а контейнер так и стоял неподалеку, и из него на весь аэропорт раздавался визг.

Когда я проходил через пограничный контроль, женщина среднего возраста, сидящая за стеклом, спросила у меня, глядя на канадскую иммиграционную визу в моем паспорте:

– Куда едете?

– В Канаду.

– А живете где?

– Здесь, в Беларуси.

Больше вопросов не последовало. Юра и Оля тоже без всяких проблем получили печати в свои паспорта.

Едва мы расположились со своей многочисленной ручной кладью неподалеку от выхода на посадку, как появился уже знакомый нам поляк и попросил кого-то из нас пойти и попытаться успокоить собаку – дескать, пассажиры жалуются. Мы отправили с ним Олю.

Минут через двадцать Оля вернулась и сказала, что служащие наконец унесли контейнер внутрь.

Тут снова вышел представитель авиакомпании и объявил, что рейс на Варшаву задерживается примерно на двадцать минут. Поскольку у нас на пересадку было всего полтора часа, мы встревожились.

– Если вы делаете пересадку в Варшаве на другие рейсы, то не беспокойтесь – вы на них успеете, – словно услышав нас, сказал поляк.

Но прошло двадцать минут, полчаса, час, полтора, а посадка на наш рейс так и не началась. Представитель авиакомпании как сквозь землю провалился, а с табло у выхода исчезла надпись с номером нашего рейса.

Когда стало ясно, что рейс на Торонто вылетит из варшавского аэропорта без нас, женщина, стоявшая неподалеку, сказала:

– А когда, интересно, будет следующий рейс на Торонто?

– Через четыре дня, во вторник, – сказал я.

– Ничего страшного, – сказала женщина. – Они обязаны поселить нас в отеле и оплатить расходы на еду.

– Как бы не так, – сказала другая женщина. – Я когда-то сидела в Варшаве пару суток в аэропорту. Нам только талоны на еду дадут, и это все.

Было похоже, что чуть ли не все пассажиры этого варшавского рейса должны были пересесть на самолет в Торонто.

– Беда, – сказал я Оле. – Мы-то ладно, как-нибудь перебьемся, а вот что с собакой будет?

Дело в том, что из-за отсутствия микрочипа выпускать пса на территорию Евросоюза, включая международные аэропорты, запрещено – его можно только перегрузить из самолета в самолет.

Мы провели в тоскливом ожидании еще часа полтора, а потом наблюдали в окно, как варшавский самолет наконец приземлился, как он медленно подтянулся к нашему конкорсу, как из него выходили пассажиры, как его заправляли, и как в него грузили наш багаж, включая контейнер с псом. Наконец мы устроились на своих местах, и самолет взлетел.

В варшавском аэропорту нас ожидал приятный сюрприз: рейс на Торонто специально задержали до прибытия нашего самолета, потому что, и в самом деле, практически все вокруг нас, как и мы, летели в Торонто.

Служащая «Лота», стоявшая у входа в аэропорт, держала в руках табличку с номером нужного нам «гейта». Толпа рванула налево, а мы почему-то поспешили в противоположную сторону, однако быстро опомнились и понеслись следом за всеми.

Вокруг нас кипела жизнь пусть и небольшого, но вполне европейского международного аэропорта: люди копошились в магазинах, ели и пили за столиками ресторанов и кафе, отдыхали в мягких креслах или, как мы, спешили на посадку.

– Надо же, – сказал Юра, – всего час лета, а как будто в другом мире очутились.

Мы наконец добежали до нужного выхода и встали в очередь – да оказалось, что не в ту. Пришлось перестраиваться. Народу было много, потому что в этой же очереди вместе с нами ожидали досмотра и пассажиры двух или даже трех других рейсов, которые должны были вот-вот вылететь. Люди заметно нервничали. Тут, как назло, снова – один к одному – повторилась история с раздеванием Юры. Он, судя по всему, растерялся и начисто забыл про свои ботинки с металлическими носками, и теперь вся очередь с тоской наблюдала за тем, как он снимает с себя что-то, проходит через контроль, слышит звон, возвращается, вынимает что-нибудь из карманов – и так раз за разом, пока он, наконец, не разулся. И звон стих, и кто-то в очереди с облегчением вздохнул, и остальные тут же стали вздыхать на все лады, и какое-то время вся очередь подвывала… А я сделал вид, будто с Юрой не знаком.

Дальше уже все шло как по маслу. Самолет взлетел, мы уснули, проснулись, поели, снова уснули… Поздно вечером мы приземлились в аэропорту Пирсон, что в Миссиссаге.

Пограничный контроль мы прошли мигом, хотя очередь была длинная. Оформление бумаг в иммиграционной службе тоже много времени на заняло. Рядом с нами стояла семья из трех человек: отец – примерно моего возраста, – его жена и сын лет шестнадцати. По-английски говорил только глава семьи, и то со страшным трудом – выдавливая из себя слова по одному, в основном существительные и инфинитивы. Уж не знаю, каким образом он получил иммиграционную визу, поскольку никакой языковой тест – ни IELTS, ни простой школьный диктант – он бы не осилил. А тут еще выяснилось, что у этого мужика два паспорта – в одном, уже не помню, по какой именно причине недействительном, стояла канадская иммиграционная виза, а второй был в полном порядке, но в нем, конечно, отсутствовала канадская виза. Как ни странно, иммиграционный офицер, парень лет двадцати пяти, удовлетворился путаными объяснениями хозяина двух паспортов и начал оформлять нужные бумаги.

– Ну вот, еще один, – не обращая внимания ни на кого из нас, обратился он к девушке за соседней стойкой, просматривавшей в это время наши паспорта, – ему пятьдесят два года, а он иммигрирует в Канаду. И о чем эти люди думают?..

Я чуть было не открыл рот, чтобы сказать, о чем думают иммигранты под или за пятьдесят, но вовремя спохватился и промолчал. Минут через десять мы обрели статус постоянных жителей Канады.

На выходе из зала девушка, говорившая по-русски, дала нам несколько конвертов с буклетами и брошюрами. Теперь надо было получить наши чемоданы и коробки. И пса.

Мы нашли табло с номером нашего рейса. Под ним изгибалась лента транспортера, вывозившая багаж наружу. Неподалеку стоял ряд тележек. Я закинул в автомат припасенные еще в Минске две двухдолларовые монеты – вроде как внес залог – и отцепил две тележки.

Скоро на ленте показались наши чемоданы и сумка, а вот коробок не было. Я ходил вокруг транспортера, людей оставалось все меньше и меньше, а коробки не выезжали.

Непонятно было также, где получить контейнер с псом. Тут Оля увидела совсем рядом не то проход куда-то, не то коридор. На стене сбоку было несколько указателей, в том числе какой-то символ с собакой. Я подумал, что туда надо идти с собакой, чтобы проходить ветеринарный контроль, а Оля решила, что как раз там выдают контейнеры с животными, взяла у меня «собачий» билет и скрылась в переходе. Вскоре оттуда раздался истерический визг – так никто, кроме нашего пса, верещать не мог.

Оля вернулась с дергающимся контейнером в руках. Пес отчаянно бился о решетчатую дверцу, хватался за нее когтями и кусал зубами. Оля рассказала, что, когда увидела контейнер и подошла к нему вплотную, пес сидел неподвижно и смотрел мимо нее пустыми неподвижными глазами, как в трансе. Оля заплакала и стала его звать, и только тогда он очнулся и стал прыгать и визжать от радости.

Я прицепил к дверце поилку, Оля наполнила ее водой, и пес мгновенно все выпил. Оля снова налила воды, и пес снова все вылакал. Выпив стакана два, если не больше, он ненадолго успокоился, а потом продолжил свой концерт.

Оля сказала, что в том же зале выдают поврежденный багаж, и я отправился туда, потому что наши коробки на транспортере так и не появились.

В небольшом помещении, тяжело вздыхая, возилась женщина в униформе. Я тут же увидел все наши коробки и сказал, как мне казалось, на чистом английском: «Oh, here are our boxes! Can I get them now?»

– Забирайте ваши коробки, – ответила женщина по-русски с легким акцентом, – только распишитесь у меня тут сначала.

Она протянула мне несколько бланков и ручку.

– Вы говорите по-русски? – удивился я. Только на самом деле меня удивило, как она распознала по моему акценту, что я русский.

– И по-русски, и по-украински, и по-польски, – устало сказала она.

Одного взгляда на наши ящики было достаточно, чтобы понять, что произошло. В Минске, тщательно продумывая конструкцию картонного ящика с ручками, я не учел одного: его могут брать не за две ручки, как это делал я, а только за одну. И я не скрепил ручки друг с другом. А ящики, судя по всему, таскали как раз за одну ручку – и повырывали ручки, разодрав боковые стенки ящиков в клочья. Трудно поверить, но при этом ничего не вывалилось и не потерялось, так что нам в каком-то смысле повезло.

Я подкатил тележки, закинул на них ящики, и мы направились в таможню, сопровождаемые непрерывным собачьим визгом. Зеленым коридором мы пройти не могли – надо было заплатить какую-то пошлину за ветеринарный осмотр пса и получить нужную бумагу, которую затем следует отдать таможенному офицеру – так, по крайней мере, это описывали люди на форумах.

В таможенном зале было всего несколько человек, но, тем не менее, стоять и ждать своей очереди нам пришлось долго. Судя по всему, если уж кто попадал в лапы таможенников, так просто уйти уже не мог – все чемоданы и сумки открывались, все вещи потрошились, все лишние (или незадекларированные) сигареты и бутылки со спиртным изымались.

Когда мы подошли к офицеру, полной симпатичной девушке лет двадцати пяти, она даже не глянула на наши вещи, а велела поставить на стойку перед нею визжащий контейнер.

– Sorry about that, – извинился я. – He won’t stop until we let him out, and we can’t do it here.

– Бедненький, – сказала девушка по-русски. – Что ж он так переживает?

Я посмотрел на удостоверение девушки, прицепленное к карману: ее звали Екатерина.

– У него все в порядке? – спросила она. – Он здоров?

– Да, здоров, он просто очень нервный. Вот его бумаги, – сказал я и протянул ей собачий паспорт и справку, которую мы оформляли в минском аэропорту. Справка, кстати, была на русском.

Екатерина взяла в руки бумаги, начала их просматривать и улыбнулась. Я думаю, ее рассмешила кустарность изготовления и паспорта, и справки – хотя они и были на все сто процентов настоящими, изготовить такие же самостоятельно мог бы любой желающий. Ну, почти любой.

– Может, он хочет пить? – неожиданно спросила Екатерина, взяла со своего стола бутылку с питьевой водой и наполнила поилку, висевшую на двери контейнера.

«Ну, вот, она наверное, хочет проверить, не бешеный ли пес, станет ли он пить воду, – подумал я, – а он только что напился…»

Пес перестал визжать, понюхал воду, быстро вылакал все, что Екатерина ему налила, и заверещал пуще прежнего.

– Ладно, – сказала Екатерина, – быстрее выносите его из аэропорта и выпускайте из клетки.

Почему-то я не стал ничего спрашивать у нее про осмотр ветеринара и соответствующую пошлину.

– Спасибо, – сказали мы хором и повезли тележки со своим барахлом к выходу в Канаду.

Едва мы открыли дверцу контейнера, как пес выскочил из него, будто черт из табакерки, и налил на канадскую землю – вернее, канадский асфальт – огромную лужу.